Милый друг, в деревне всякий может быть праведником, — с улыбкой заметил лорд Генри. — Там нет никаких соблазнов. По этой-то причине людей, живущих за городом, не коснулась цивилизация. Да, да, приобщиться к цивилизации — дело весьма нелегкое. Для этого есть два пути: культура или так называемый разврат. А деревенским жителям то и другое недоступно. Вот они и закоснели в добродетели.
Якобсон и Богатырев поехали в поля, то есть отправились в фольклорную экспедицию. Идут по деревне. Видят — бабка корову доит. Решили они узнать, окает она или акает, и спрашивают у нее, показывая на корову: — Бабка, что это у тебя? — Это? — отвечает бабка невозмутимо — Лёв!!!
Любимец деревни — враг добродетели.
Все хорошее в моей голове возникает в деревне. У меня есть квартира в Берлине, но порой Берлин меня изнуряет. Так что я часто живу в своей деревне, севернее, между Шверином и Висмаром. Многие мои друзья, которые здесь с нами в туре, тоже живут там. Моего отца уже давно нет. Но моя мать живет там. Моя дочь Нелле со своим сыном, малышом Фритцем, часто там бывает. Все мы — большая семья. Я рыбачу. Охочусь. Смотрю, не отрываясь, на озеро. Ночами я сплю в лесу и прислушиваюсь. Я слушаю природу. То, что ты слышишь в лесу, – восхитительно. Это — звуки неописуемой красоты. Я ненавижу шум. Я ненавижу болтовню. Я выставляю себя напоказ, и это напоминает чистый мазохизм. После этого мне нужно себя защитить. Шум сводит с ума. Из-за него умирают.
Там, где танцуют листья, горит огонь…Тень от огня ложится на деревню… И вновь новые листья распускаются!
Донесение: «Развивая наступление, мы сожгли еще несколько деревень. Уцелевшие жители устроили нашим войскам восторженную встречу».
У моря и озер, в лесах моих сосновых,
Мне жить и радостно, и бодро, и легко,
Не знать политики, не видеть танцев новых
И пить, взамен вина, парное молоко.
— Тут где-то деревня… Сейчас бы квасу…
— Доводится вам бывать в деревне, ходить босиком?
— К сожалению, только на даче. Когда приезжаю на дачу, захлопываю калитку и забываю, кто я и что я. Хожу босиком, в драных джинсах, не смотрюсь в зеркало — отдыхаю на природе. Я люблю запах весенней земли. Когда растает лед, начинает припекать солнце, от земли идет пар. Это запах моего детства.
Одичала смородина,
Покосилась изба.
Моя милая Родина,
Знать такая судьба…
Заросли твои нивы.
Опустели луга.
В огороде крапива.
Обмелела река.
В ясный день за деревней,
Как явленье чудес,
Виден Новгород древний –
Это выпилен лес.
А в деревне… потому что им нечего делать… Знаете, что они делают? Они… они ходят друг другу в гости, заходят к тебе и пьют чай. Весь ***аный день. Они проходят двенадцать миль чтобы прийти и попить чай. Потому что им нечего больше делать. А потом они делают… это какой-то вид местной вражды… Они находят всю еду в доме, и кладут напротив этого человека… и говорят: «Вот, ешь!» Потому… потому что если ты не устроишь хороший пир, о тебе будут распространять плохие слухи в деревне. И люди предлагают девятнадцать различных сортов картошки. Полотна ветчины. Моря ветчины. Такие, что откусив из середины кусочек — экономишь на покупке пончо. Кладут это все перед гостем и говорят: «Ешь, бля!»
Городские — это вам не деревенские, им всё подавай острых ощущений!
Нас с братом в деревню отправили к деду, Отняли компьютер, планшет, телефон. Сказали два месяца к нам не приедут, О, если б вы слышали рёв наш и стон. Вот раннее утро в деревне настало, Об этом петух сорок раз проорал. Корова в окошко под ухо мычала И запах жасмина по дому гулял. Ну как тут не встать, коли всё пробуждает, Всё молвит о том, что идет чудный день! Роса на траве перламутром сверкает И быстро слетает усталость и лень. Кричат воробьи, торопитесь на речку, Кто рано придёт, тот поймает сома. А дальше, на пасеку к деду, где гречка Там мёд золотой, что сведёт нас с ума. А к вечеру ближе, на пруд и купаться, На тёплом песочке лежать, загорать, А ночью в душистом стогу кувыркаться, И утром всё снова, опять и опять. Мы рады, что не было с нами планшета, Мы быстро забыли, что есть телефон. У деда в деревне, другая планета, Планета, где души находят свой дом.
Из деревни лучшие люди уходят в город, и потому она падает и будет падать.
— Послушайте, мама! Мы вот дачу для чего купили? Для того, чтобы на ней отдыхать, да?
— Ну, конечно!
— Значит, следующей зимой вы вместе с ней [дочерью] не в Египет, а сюда [на дачу] поедете.
— А чего это?
— Как чего? Отдыхать! Тут же не какие-то жалкие пять звёзд — тут целое небо! Всё включено: в подвале вон закрутки есть. Здесь самогона сделал, такой же мерзкий и противный, как в Египте. Экскурсии. У этого соседа вы можете посмотреть на пирамиду из кизяка; у этого соседа можете глянуть на сфинкса из мусора…
Для большинства советских людей слово «дача» имело значение, которое не отыщешь ни в одном слове синонимов. Это слово — «вкалывать»!
Эти горожане понятия не имеют, как мы, не городские, живем, им-то можно нянчиться со своими кошечками да собачками, будто с малыми детьми. А у нас тут все по-другому. Если кто попал в беду, мужчина ли, женщина, большой или малый, мы никого без помощи не оставим, а городские — они о зверюшках своих любимых заботятся, а человек хоть зови, хоть плачь — и пальцем не шевельнут, чтоб помочь.
Не стоит опускаться до уровня деревенских дебилов, месящих друг друга кулаками из за девки возле полурассыпавшегося сельского клуба…
Люди меняют столицы на бедные деревни не только ради сытости…
Если вы встретите деревенскую девушку с соломинкой в зубах, то она почти наверняка отсасывает бензин.
… И понемногу начало назад
Его тянуть: в деревню, в темный сад,
Где липы так огромны, так тенисты,
И ландыши так девственно душисты,
Где круглые ракиты над водой
С плотины наклонились чередой,
Где тучный дуб растет над тучной нивой,
Где пахнет конопелью да крапивой…
Туда, туда, в раздольные поля,
Где бархатом чернеется земля,
Где рожь, куда ни киньте вы глазами,
Струится тихо мягкими волнами.
И падает тяжелый желтый луч
Из-за прозрачных, белых, круглых туч;
Там хорошо…
Так усердно поднимали сельское хозяйство, что уже оторвали от земли.
Блажен, кто в шуме городском
Мечтает об уединенье,
Кто видит только в отдаленье
Пустыню, садик, сельский дом,
Холмы с безмолвными лесами.
Долину с резвым ручейком.
Политика коллективизации была страшной борьбой. Это длилось четыре года, но для того, чтобы избавиться от периодических голодовок, России было абсолютно необходимо пахать землю тракторами. Мы должны механизировать наше сельское хозяйство. Когда мы давали трактора крестьянам, то они приходили в негодность через несколько месяцев. Только колхозы, имеющие мастерские, могут обращаться с тракторами.
— Знаете, — произнесла она, — сколько живу в здешних краях, а все не привыкну, что все всех знают.
— Вы про того парня, что узнал меня в магазине? Я был здесь копом не день и не два.
— Но живете-то вы где? За двести километров отсюда. Но речь не только о вас. Этот парень знал все об Эверетте Джори. Там, откуда я приехала, люди не имеют представления о том, кто живет через три дома от них.
Знаете, господин капитан, одна моя мечта: есть же на свете где-нибудь тихий городок, ну, хоть самый захолустный, с керосиновыми фонарями… Много ли нужно? Десяток клиентов. Работу кончил, трубочку закурил, и сиди у дверей. Тишина, покой, мирные старички проходят, — встанешь, поклонишься, и они тебе поклонятся.
— У меня есть теория, не подтвержденная пока ни одним социологом. Вас, городских, постоянно окружает толпа, вот вы и стараетесь отгородиться. В сельской местности людей немного, и мы как бы культивируем общение.
— Чтобы социологи приняли вашу теорию, надо ее основательно усложнить.
— Здесь все на тебя глазеют, — продолжал Липхорн.
— Вот другой человек, новый, я его еще не знаю. А в городе смотреть на людей на улице — нетактично.
— Я это уже слышала в другой формулировке, типа «деревенские любят совать нос в чужие дела».
«Мы не будем щадить деревни». Я слышал эти слова. И слова эти были необходимы. Во время войны деревня это уже не средоточие традиций. В руках врага она превращается в жалкую дыру. Все меняет смысл. К примеру, эти столетние деревья осеняли ваш старый родительский дом. Но они заслоняют поле обстрела двадцатидвухлетнему лейтенанту. И вот он отряжает взвод солдат, чтобы уничтожить это творение времени. Ради десятиминутной операции он стирает с лица земли триста лет упорного труда человека и солнечных лучей, триста лет культа домашнего очага и обручений под сенью парка. Вы говорите ему: — Мои деревья! Он вас не слышит. Он воюет. Он прав.
Лучшее, что я могу сделать в своей печальной деревенской глуши, — это ни о чем не думать.
